Ходуном ходила земля…
В Ленинграде уже царила атмосфера прифронтового города. В небе барражировали истребители, на крышах высоких домов виднелись зенитные пулемёты. По ночам была введена светомаскировка, в воздух поднимались аэростаты…
Сегодня у нас есть уникальная возможность узнать о том, как это было, от самих участников тех событий. И редакция журнала «Полиции России» считает своим долгом воспользоваться такой возможностью.
Вспоминает ветеран Великой Отечественной войны полковник милиции в отставке Эдуард Александров:
– В сентябре 1939 года из Молотовской области (ныне – Пермский край), где я жил с родителями, меня призвали на службу в Рабоче-крестьянскую Красную армию. В феврале 1940 года я поступил во вновь созданное в городе Кемерово военно-пехотное училище. Тогда в стране, ввиду обозначившейся военной угрозы, подобных училищ было образовано много, а срок обучения в них сокращён до полутора лет.
Многому из того, чем должен был в совершенстве овладеть будущий командир стрелкового взвода – стрельбе из станкового пулемёта, метанию ручных и противотанковых гранат, рукопашному бою, курсантов не научили.
…Когда началась Отечественная война, меня и ещё четырёх выпускников училища направили в Ленинград, в распоряжение особого отдела НКВД Ленинградского фронта.
В Ленинграде уже царила атмосфера прифронтового города. В небе барражировали истребители, на крышах высоких домов виднелись счетверённые зенитные пулемёты. По ночам была введена светомаскировка, в воздух поднимались аэростаты заграждения. Велась борьба с вражескими агентами, которые ночью посылали световые сигналы бомбардировщикам врага. Граждан призывали к бдительности.
Сообщалось о засылке в город шпионов, одетых в форму командиров Красной армии. Неудивительно, что наша группа лейтенантов во время следования по городу была задержана милицией и подверглась проверке. Милиционерам о нас сообщила какая-то бдительная бабушка.
…Нас направили на передовую. Дорога в полк проходила через гигантское строительство оборонительных сооружений. Тысячи ленинградцев, в том числе женщин, вручную копали многокилометровые противотанковые рвы, устанавливали надолбы, сооружали эскарпы и контрэскарпы.
Создавалось предполье Лужской оборонительной линии. Работавших людей периодически обстреливали немецкие самолёты.
Дальнейший путь был омрачён картиной большого человеческого горя и страданий. По шоссе Нарва-Ленинград навстречу нам двигались сплошным потоком беженцы из Прибалтики – в основном женщины, дети и старики, вёзшие свой скарб в детских колясках или на тележках, а в основном – тащившие в рюкзаках или просто в руках. Автобусы и грузовики, битком набитые людьми, попадались редко.
Над беженцами на бреющем полете проносились немецкие истребители – «Мессершмитты», сея панику и обстреливая из пулемётов, сбрасывали мелкие бомбы. По обочинам дороги валялись трупы, раненым помощь оказывать было некому. Продовольствием беженцев никто не снабжал.
…Спустя несколько дней я увидел первого пленного немца. Тогда ещё считалось, что в гитлеровской армии есть люди, обманутые пропагандой или призванные вопреки их воле. Когда пленный сказал, что он – «арбайтер» (рабочий), то к нему отнеслись почти по-дружески, угощали печеньем.
…Бомбили нас непрерывно и жестоко. Пикирующие бомбардировщики Ю-87, завывая включёнными сиренами, забрасывали бомбами боевые порядки, тяжёлые бомбардировщики Ю-88 ковровым бомбометанием буквально перепахивали большие площади. От взрывов фугасных бомб ходила ходуном земля. У людей лопались барабанные перепонки, многих контузило. Попасть под такую бомбёжку пришлось не раз. Страшно, когда видишь, как от самолёта отделяются бомбы и с воем летят, как кажется, прямо на тебя, а затем – сильный взрыв и трясётся земля.
Иногда фашистские летчики, забавляясь, бросали пустые железные бочки из-под горючего, которые летели с устрашающим свистом. Бросали и рельсы, бороны, другие предметы. Часто разбрасывались листовки, в основном – «пропуска» для сдачи в плен. В них были заманчивые фотографии обедающих, улыбающихся и довольных обращением в плену красноармейцев. Кидали и листовки со злобными карикатурами и надписями.
Нашей – особистов – задачей было выявлять бойцов, подобравших листовки (пропуска для сдачи в плен и другие) и проводить соответствующую профилактическую работу.
…Приходилось участвовать в заброске нашей агентуры в тыл противника. Запомнилась заброска красивой и отлично говорящей по-немецки девушки с заданием пробраться в Таллин и войти в доверие к немецким офицерам. Другому агенту – мужчине поручалось внедриться в одну из эстонских банд, члены которой немцами использовались для шпионажа и диверсий в тылу Красной армии.
…В один из августовских дней под Кингисеппом я с группой бойцов попал под страшный артиллерийский налёт. Немцы стреляли шрапнелью. Начинённые ей снаряды разрывались над нашими головами – как будто бы развёртывалось огромное красное полотнище, и шрапнель – десятки свинцовых шариков – разлеталась в разные стороны, поражая людей. Отыскивая укрытие, я прыгнул в канаву, оказавшуюся забитой распухшими и полуразложившимися трупами, а затем перебежал в лес. Пришлось долго по нему бродить, пока не нашёл свою часть. А когда нашёл, чуть не угодил под разрыв мины.
Знакомый старшина Черников, увидев меня, позвал к костру, на котором варилась каша. Только я направился туда, как туда попала мина, и старшина погиб на месте.
В тяжёлые дни отступления, когда казалось, что уже всё потеряно, нас выручала артиллерия, которая предусмотрительно перед войной была количественно и качественно усилена во всей Красной армии. Огневые позиции артиллеристов стали подлинным костяком обороны. На них задерживалась отходящая пехота, совместно отражая напор врага. Хорошо поддерживала огнём корабельная и береговая артиллерия Балтфлота, утюжившая крупнокалиберными снарядами (их звали «чемоданами») наседавшего противника.
Впечатляющим был и огонь зенитной артиллерии моряков. Я был очевидцем того, как зенитчики отражали налёт сразу десятков бомбардировщиков на Кронштадт – главную базу флота. Своим огнём они вынудили немецких лётчиков лететь на высоте, не позволявшей вести прицельное бомбометание. Стрельба была настолько интенсивной, что безоблачное голубое небо враз стало молочно-белым от разрывов снарядов, хотя каждый разрыв на большой высоте казался размером с булавочную головку.
…22 сентября на окраине деревни Сашино, примыкающей к Петергофу, я был ранен в спину осколком снаряда, вероятно танкового. Взрывом сбило с ног. Была отшиблена вся нижняя часть тела, и я подумал, что ходить больше не смогу. Мелькнула даже мысль о самоубийстве.
Когда ко мне подбегала санитарка, между нами разорвался второй снаряд. К счастью, её не убило, только поранило лицо песчинками.
По Финскому заливу меня с группой раненых эвакуировали в Ленинград. Над нашим кораблём летали немецкие бомбардировщики, шедшие на Кронштадт. Раненые в страхе ожидали, что разбомбят и наше судно, но – обошлось.
…С началом блокады питание раненых в госпитале ухудшилось. Хлеб урезали до 300 граммов, приварок был незначительным. Хлеб был суррогатным – с примесями из жмыха, целлюлозы и ещё чего-то.
В магазинах с мирного времени ещё остались специи – молотый чёрный перец и готовая горчица. Несмотря на свою остроту, они как-то ослабляли чувство голода, и мы в больших количествах добавляли их в пищу.
…В начале ноября меня, с незажившей еще раной, перевели в батальон выздоравливающих, находившийся рядом с госпиталем. Там кормили похуже. На обед давали вместо супа кипяток, в котором плавали с десяток каких-то крупинок или капустный лист и – всё. К тому же хлеба в день – не более 250 граммов.
Помню, как мы с одним моряком ходили по дворам с целью поймать хоть кошку или собаку, или подстрелить ворону, но всё было безрезультатно. Домашние животные уже были съедены хозяевами. С другим выздоравливающим решили сфотографироваться на память, а фотограф нам говорит: «Ребята, только если принесёте хлеба. А денег мне не надо». Выручил знакомый особист, давший брикет карамели с витамином С, входивший, по его словам, в бортпаёк лётчиков. За этот брикет мы и были сфотографированы.
Ещё ранее, когда я был в госпитале, упомянутый особист, видя, как я голоден, ночью завёл на кухню госпиталя, где повар поставил передо мной тарелку макарон, посыпав их сахарным песком. Вкуснее я в жизни ничего не ел!
…Близ станции Погостье пришлось ночью пробираться по длинному оврагу, в котором в 2–3 слоя были навалены окоченевшие трупы наших и немецких солдат. Картина была жуткая. Но всё это были мужчины, воины…
Довелось мне быть и очевидцем смерти детей от рук фашистов. В сентябре 41-го трое ребятишек побежали по полю от немецких позиций к нашим окопам, отрытым на насыпи железной дороги близ Петергофа. Когда они отбежали на 150–200 метров, вражеский пулемётчик дал по ним очередь и дети упали замертво.
…20 марта я отправился на передовую. По пути на лесной просеке попал под миномётный огонь и залёг. Тем не менее, разорвавшейся рядом миной был ранен в область правого тазобедренного сустава (осколок так и остался в нём). Осколками другой мины изрешетило полушубок.
…По окончании лечения поступил в распоряжение УНКВД по Молотовской области и на войну больше не попал.
В органах НКВД–НКГБ–МГБ Молотовской области проработал до 1954 года, после чего получил назначение в Пензенскую область, где в УМГБ–УВД проработал заместителем начальника управления до выхода на пенсию в 1970 году.
…Медаль «За оборону Ленинграда» мне дороже всех других имеющихся наград (ветеран также награждён орденом Красной Звезды, медалями «За отвагу», «За боевые заслуги», «За Победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.» и другими – Прим. ред.).
Фото из личного архива Эдуарда Александрова
Сегодня у нас есть уникальная возможность узнать о том, как это было, от самих участников тех событий. И редакция журнала «Полиции России» считает своим долгом воспользоваться такой возможностью.
Вспоминает ветеран Великой Отечественной войны полковник милиции в отставке Эдуард Александров:
– В сентябре 1939 года из Молотовской области (ныне – Пермский край), где я жил с родителями, меня призвали на службу в Рабоче-крестьянскую Красную армию. В феврале 1940 года я поступил во вновь созданное в городе Кемерово военно-пехотное училище. Тогда в стране, ввиду обозначившейся военной угрозы, подобных училищ было образовано много, а срок обучения в них сокращён до полутора лет.
Многому из того, чем должен был в совершенстве овладеть будущий командир стрелкового взвода – стрельбе из станкового пулемёта, метанию ручных и противотанковых гранат, рукопашному бою, курсантов не научили.
…Когда началась Отечественная война, меня и ещё четырёх выпускников училища направили в Ленинград, в распоряжение особого отдела НКВД Ленинградского фронта.
В Ленинграде уже царила атмосфера прифронтового города. В небе барражировали истребители, на крышах высоких домов виднелись счетверённые зенитные пулемёты. По ночам была введена светомаскировка, в воздух поднимались аэростаты заграждения. Велась борьба с вражескими агентами, которые ночью посылали световые сигналы бомбардировщикам врага. Граждан призывали к бдительности.
Сообщалось о засылке в город шпионов, одетых в форму командиров Красной армии. Неудивительно, что наша группа лейтенантов во время следования по городу была задержана милицией и подверглась проверке. Милиционерам о нас сообщила какая-то бдительная бабушка.
…Нас направили на передовую. Дорога в полк проходила через гигантское строительство оборонительных сооружений. Тысячи ленинградцев, в том числе женщин, вручную копали многокилометровые противотанковые рвы, устанавливали надолбы, сооружали эскарпы и контрэскарпы.
Создавалось предполье Лужской оборонительной линии. Работавших людей периодически обстреливали немецкие самолёты.
Дальнейший путь был омрачён картиной большого человеческого горя и страданий. По шоссе Нарва-Ленинград навстречу нам двигались сплошным потоком беженцы из Прибалтики – в основном женщины, дети и старики, вёзшие свой скарб в детских колясках или на тележках, а в основном – тащившие в рюкзаках или просто в руках. Автобусы и грузовики, битком набитые людьми, попадались редко.
Над беженцами на бреющем полете проносились немецкие истребители – «Мессершмитты», сея панику и обстреливая из пулемётов, сбрасывали мелкие бомбы. По обочинам дороги валялись трупы, раненым помощь оказывать было некому. Продовольствием беженцев никто не снабжал.
…Спустя несколько дней я увидел первого пленного немца. Тогда ещё считалось, что в гитлеровской армии есть люди, обманутые пропагандой или призванные вопреки их воле. Когда пленный сказал, что он – «арбайтер» (рабочий), то к нему отнеслись почти по-дружески, угощали печеньем.
…Бомбили нас непрерывно и жестоко. Пикирующие бомбардировщики Ю-87, завывая включёнными сиренами, забрасывали бомбами боевые порядки, тяжёлые бомбардировщики Ю-88 ковровым бомбометанием буквально перепахивали большие площади. От взрывов фугасных бомб ходила ходуном земля. У людей лопались барабанные перепонки, многих контузило. Попасть под такую бомбёжку пришлось не раз. Страшно, когда видишь, как от самолёта отделяются бомбы и с воем летят, как кажется, прямо на тебя, а затем – сильный взрыв и трясётся земля.
Иногда фашистские летчики, забавляясь, бросали пустые железные бочки из-под горючего, которые летели с устрашающим свистом. Бросали и рельсы, бороны, другие предметы. Часто разбрасывались листовки, в основном – «пропуска» для сдачи в плен. В них были заманчивые фотографии обедающих, улыбающихся и довольных обращением в плену красноармейцев. Кидали и листовки со злобными карикатурами и надписями.
Нашей – особистов – задачей было выявлять бойцов, подобравших листовки (пропуска для сдачи в плен и другие) и проводить соответствующую профилактическую работу.
…Приходилось участвовать в заброске нашей агентуры в тыл противника. Запомнилась заброска красивой и отлично говорящей по-немецки девушки с заданием пробраться в Таллин и войти в доверие к немецким офицерам. Другому агенту – мужчине поручалось внедриться в одну из эстонских банд, члены которой немцами использовались для шпионажа и диверсий в тылу Красной армии.
…В один из августовских дней под Кингисеппом я с группой бойцов попал под страшный артиллерийский налёт. Немцы стреляли шрапнелью. Начинённые ей снаряды разрывались над нашими головами – как будто бы развёртывалось огромное красное полотнище, и шрапнель – десятки свинцовых шариков – разлеталась в разные стороны, поражая людей. Отыскивая укрытие, я прыгнул в канаву, оказавшуюся забитой распухшими и полуразложившимися трупами, а затем перебежал в лес. Пришлось долго по нему бродить, пока не нашёл свою часть. А когда нашёл, чуть не угодил под разрыв мины.
Знакомый старшина Черников, увидев меня, позвал к костру, на котором варилась каша. Только я направился туда, как туда попала мина, и старшина погиб на месте.
В тяжёлые дни отступления, когда казалось, что уже всё потеряно, нас выручала артиллерия, которая предусмотрительно перед войной была количественно и качественно усилена во всей Красной армии. Огневые позиции артиллеристов стали подлинным костяком обороны. На них задерживалась отходящая пехота, совместно отражая напор врага. Хорошо поддерживала огнём корабельная и береговая артиллерия Балтфлота, утюжившая крупнокалиберными снарядами (их звали «чемоданами») наседавшего противника.
Впечатляющим был и огонь зенитной артиллерии моряков. Я был очевидцем того, как зенитчики отражали налёт сразу десятков бомбардировщиков на Кронштадт – главную базу флота. Своим огнём они вынудили немецких лётчиков лететь на высоте, не позволявшей вести прицельное бомбометание. Стрельба была настолько интенсивной, что безоблачное голубое небо враз стало молочно-белым от разрывов снарядов, хотя каждый разрыв на большой высоте казался размером с булавочную головку.
…22 сентября на окраине деревни Сашино, примыкающей к Петергофу, я был ранен в спину осколком снаряда, вероятно танкового. Взрывом сбило с ног. Была отшиблена вся нижняя часть тела, и я подумал, что ходить больше не смогу. Мелькнула даже мысль о самоубийстве.
Когда ко мне подбегала санитарка, между нами разорвался второй снаряд. К счастью, её не убило, только поранило лицо песчинками.
По Финскому заливу меня с группой раненых эвакуировали в Ленинград. Над нашим кораблём летали немецкие бомбардировщики, шедшие на Кронштадт. Раненые в страхе ожидали, что разбомбят и наше судно, но – обошлось.
…С началом блокады питание раненых в госпитале ухудшилось. Хлеб урезали до 300 граммов, приварок был незначительным. Хлеб был суррогатным – с примесями из жмыха, целлюлозы и ещё чего-то.
В магазинах с мирного времени ещё остались специи – молотый чёрный перец и готовая горчица. Несмотря на свою остроту, они как-то ослабляли чувство голода, и мы в больших количествах добавляли их в пищу.
…В начале ноября меня, с незажившей еще раной, перевели в батальон выздоравливающих, находившийся рядом с госпиталем. Там кормили похуже. На обед давали вместо супа кипяток, в котором плавали с десяток каких-то крупинок или капустный лист и – всё. К тому же хлеба в день – не более 250 граммов.
Помню, как мы с одним моряком ходили по дворам с целью поймать хоть кошку или собаку, или подстрелить ворону, но всё было безрезультатно. Домашние животные уже были съедены хозяевами. С другим выздоравливающим решили сфотографироваться на память, а фотограф нам говорит: «Ребята, только если принесёте хлеба. А денег мне не надо». Выручил знакомый особист, давший брикет карамели с витамином С, входивший, по его словам, в бортпаёк лётчиков. За этот брикет мы и были сфотографированы.
Ещё ранее, когда я был в госпитале, упомянутый особист, видя, как я голоден, ночью завёл на кухню госпиталя, где повар поставил передо мной тарелку макарон, посыпав их сахарным песком. Вкуснее я в жизни ничего не ел!
…Близ станции Погостье пришлось ночью пробираться по длинному оврагу, в котором в 2–3 слоя были навалены окоченевшие трупы наших и немецких солдат. Картина была жуткая. Но всё это были мужчины, воины…
Довелось мне быть и очевидцем смерти детей от рук фашистов. В сентябре 41-го трое ребятишек побежали по полю от немецких позиций к нашим окопам, отрытым на насыпи железной дороги близ Петергофа. Когда они отбежали на 150–200 метров, вражеский пулемётчик дал по ним очередь и дети упали замертво.
…20 марта я отправился на передовую. По пути на лесной просеке попал под миномётный огонь и залёг. Тем не менее, разорвавшейся рядом миной был ранен в область правого тазобедренного сустава (осколок так и остался в нём). Осколками другой мины изрешетило полушубок.
…По окончании лечения поступил в распоряжение УНКВД по Молотовской области и на войну больше не попал.
В органах НКВД–НКГБ–МГБ Молотовской области проработал до 1954 года, после чего получил назначение в Пензенскую область, где в УМГБ–УВД проработал заместителем начальника управления до выхода на пенсию в 1970 году.
…Медаль «За оборону Ленинграда» мне дороже всех других имеющихся наград (ветеран также награждён орденом Красной Звезды, медалями «За отвагу», «За боевые заслуги», «За Победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.» и другими – Прим. ред.).
Фото из личного архива Эдуарда Александрова
