Холм
Шёл к нему я вовсе не зевакой,
не самовлюблённым чудаком.
Этот холм, вознёсшийся над мраком,
мне казалось с вечностью знаком.

Жизнь прошла, пока я шаг за шагом
восходил.
И вот - в глазах темно.
Не нужны ни ловкость, ни отвага
с рвеньем и терпеньем заодно.

Но коль на холме не оглядеться:
даль туман съедает или дым,-
выручит догадливое сердце,
наделяя зрением своим.

Свобода, «озаряющая» мир
В нью-йоркской гавани
французский монумент
изображает местную свободу:
еврейское лицо,
немецкий постамент
и тонны русской меди смотрят в воду.

Под нею островок с названием Бредлоу,
наверно непроста:
бред – он и в Штатах бред.
Над головой пустой
знак миру остальному:
мой факел прежде жжёт,
потом являет свет…

Сократ
Пока учеников хвалил Сократ,
жизнь незаметно подошла к концу, –
и кубок до краёв наполнил яд,
и шлюха возразила мудрецу:
- Смешной старик!
Я пальцем поманю,
и вся твоя премудрость – ни к чему.
Как мотыльки слетаются к огню,
они слетятся к ложу моему.

- Пусть ты права, но нам не по пути, –
прервал Сократ ненужный разговор:
- Ты тянешь вниз, куда легко сойти,
а я – наверх.
Подъём всегда тяжёл.

Октябрьский дождь двенадцатого года
Когда в Москву Наполеон
вводил свои войска,
победа виделась ему
в кармане сюртука.
Да-да, победу видел он
в кармане сюртука.

Но вместо праздничных огней
и грохота петард
вставало зарево над ней
и расползался смрад.

И как венец душевных ран
на варварской земле –
огромный каменный капкан
он ощущал в Кремле.
Да-да капкан,
увы – капкан
он ощущал в Кремле.

И вздрогнул корсиканский зверь
в предчувствии конца.
Шалея от людских потерь,
сполз с Красного крыльца.

- Сей Кремль взорвать и всё спалить
вокруг на двадцать лье,
пока мы будем отходить! –
отдал приказ Мортье.
Да-да отдал такой приказ
он маршалу Мортье.

Но что, скажите, сделать мог
французский мелкий вождь,
коль, возмутясь, Илья-пророк
наслал на город дождь?

Мортье противился, как мог
намереньям Ильи,
но порох всё-таки подмок,
погасли фитили.
Да-да погасли фитили
и порох в срок подмок.

Хотя рвануло арсенал,
иной задело храм,
но Кремль московский устоял
во славу небесам.
Да-да во славу небесам,
назло врагам,
на радость нам
Кремль древний устоял!

Баллада о девушке с веслом
Памяти Героя России Веры Волошиной и Героя Советского Союза Юрия Двужильного
У входа в ЦПКиО,
окружена фонтанами,
стояла девушка с веслом,
и люди говорят,
что были юные черты
и милыми, и странными;
что струи заменяли ей
обыденный наряд;

что скульптор Шадр к ней подошёл
не с бытовою мерою,
а с теплотою, что не знал
ни гипс и ни гранит;
что вдохновлявшую его
не даром звали Верою;
что стать её могла затмить
античных афродит.

Стояла девушка с веслом –
гигантская утопия,
мечта поэта (око зрит,
неймёт, однако, зуб).
Двенадцать метров красоты!..
А вот живая копия
с утра спешила в институт,
потом – в аэроклуб.

Она ждала свою судьбу –
мальчишку-одноклассника,
что в Питере упорно грыз
гранит своих наук.
А свадьбу думали сыграть
в октябрьские праздники,
и дальше жить, растить детей
без горя и разлук.

Однако грянула война,
и в сорок первом, осенью
студентку смерть подстерегла
во вражеской петле,
а на красавицу с веслом
фашисты бомбу сбросили
и посчитали: веры нет
у русских на земле.

Да если б так, то паренёк
не рвался бы с отмщением
через штрафбат – любой ценой –
но только бы на фронт.
И было мужество его
достойно восхищения.
Он стал Героем. И погиб
за Веру. За народ.

Горят две Золотых Звезды
на школе и на улицах,
увековечивших собой
влюблённых имена.
И если жизнь их развела,
то улицы стыкуются,
пересекаются, бегут
в иные времена.

И чья-то новая судьба
с былой перекликается.
К чему гадать? Весна опять,
а факты таковы:
у входа в ЦПКиО
стоит с веслом красавица
и друга со вторым веслом
ждёт посреди Москвы.

Так будет не всегда
«Так будет не всегда!» –
в дни тяжких испытаний,
когда скорее жизнь
походит на тюрьму,
сурово начертал
уставший от метаний
и прикрепил к стене
в своём пустом дому.

И вот, когда мечта
вполне осуществилась
(он многого достиг
и сделался богат),
детишки подросли
и с просьбой обратились:
- Отец, сними… Зачем
вид портит твой плакат?

Им, выросшим в тепле,
любви, достатке, холе,
попробуй растолкуй,
что значит нищета.
Им хорошо сейчас,
как ветру в чистом поле.
Но то-то и оно:
так будет не всегда!

Так будет не всегда! –
вас это откровенье
и в радость отрезвит,
и выручит в беду.
Я оставляю вам
его для вразумления,
чтобы спокойным быть,
когда навек уйду.

***
Никогда не думал я до ныне,
что, дела насущные верша,
будет так болеть об Украине
ко всему привыкшая душа;
вглядываться в даль телеэкрана,
в разбомблённый и сожжённый быт
бедолаг, что лучше, как ни странно,
тех, кто их калечит и гнобит.

Камня не оставлено на камне
лишь за то, что в этом далеке
думают и говорят веками
на одном со мною языке
и хотят всего лишь, как и прежде,
в мире жить со всеми и со мной.
И за это робкой их надежде
крылья искалечены войной.

***
…И вот стоишь у райских врат,
и грудь теснит сомненье:
в бою есть место для тебя,
а будет ли в раю?
Не позволяет сделать шаг
растущее волненье –
невыносимо жалко жизнь
изжитую свою.

Какой бы ни была она
(уж явно не святая),
а прожита, пережита…
И это ли итог –
теперь лежать у входа в рай,
как тряпка половая,
в которой вдруг ты узнаёшь
походный свитерок?

Ну как тебе шагнуть туда,
где будет чин по чину –
тишь, гладь да божья благодать
сегодня,
завтра,
впредь…
Неужто бытность из тебя
готовила мужчину,
чтоб постучаться не забыть
и ноги обтереть?

***
Ты не докажешь никому,
а прежде – самому себе,
что время кануло во тьму,
забрав всё лучшее в судьбе.

Что остаётся лишь чуть-чуть –
штришок,
царапинка,
стяжок.
И потому так ноет грудь,
что жизнь кончается, дружок;

что надо завершать дела
и трезво подводить итог.
А похвала или хула
забыта будет между строк.