Хотелось грудью продавить асфальт
О том, что началась война, он узнал из выступления Молотова по радио в 12 часов 22 июня 1941 года. С приятелем после окончания третьего курса механического факультета Одесского института водного транспорта парни были в то лето в Молдавии.
Вспоминает артиллерист 181-й стрелковой дивизии, бывшей 10-й дивизии войск НКВД СССР, Герой Советского Союза полковник в отставке Алексей Волошин.
«О том, что началась война, я узнал из выступления Молотова по радио в 12 часов 22 июня 1941 года. Мы с приятелем после окончания третьего курса механического факультета Одесского института водного транспорта были в то лето в Молдавии, подрабатывали на виноградниках.
Это было как в страшном сне… Вернулись в Одессу. Информации о положении на фронтах было очень мало. И когда 3 июля Сталин по радио произнёс «Братья и сёстры, к вам обращаюсь я…», стало понятно, что дело худо. Сразу же с приятелем пошли в военкомат.
Узнав, что мы студенты механического факультета, военком нас определил в Одесское артиллерийское училище. А 5 февраля 1942 года после ускоренной шестимесячной подготовки лейтенантом меня направили на Юго-Западный фронт, в 54-й полк тяжёлой артиллерии, который вел бои южнее Харькова.
Обстановка на фронтах в тот период была очень тяжёлой, боеприпасов не хватало. В день расчёты получали всего по два снаряда. Приказ был строгим: бить только на поражение по большому скоплению живой силы противника или по танкам. Или если будет прорыв. Я всё ждал: ну когда же?!
В один из зимних дней со своего наблюдательного пункта увидел большие силы противника на противоположном берегу Дона. И мне разрешили выпустить два снаряда. Расчёт навёл гаубицу и… Первый выстрел – точно в цель! Второй – тоже. В азарте по рации связался с командиром: «Дайте ещё снарядов!» Не дали. Не положено…
Довелось мне, артиллеристу, ходить и в штыковую атаку. Дело было в Сталинграде. Командовал батареей в 271-м полку 10-й дивизии войск НКВД. На момент формирования соединение имело пять полков. В каждом – около двух тысяч солдат. Через месяц непрерывных боёв в полках насчитывалось всего по 20–30 человек.
На южной окраине Сталинграда немцы прорвали нашу оборону как раз в том месте, где находилась наша батарея. Начальник штаба полка приказал артиллеристам выбить немецких автоматчиков с этого участка.
У меня в батарее осталось всего 16 человек. Поднимаю их в атаку. Примкнули штыки и – «За Родину! За Сталина! Бей фашистов!». Мат-перемат, все кричат, друг друга подбадривают, чтобы не так было страшно. А немцы уже расположились в окопах и готовились к следующему броску. Все с автоматами, с винтовками и штыками-тесаками. А у нас в руках всего лишь винтовки Мосина с примкнутыми штыками... Ворвались мы на позицию к фашистам. Они бежать. Мы за ними. Несколько раз я штыком кого-то проткнул. Помните, как у Толстого в «Хождении по мукам»? «Я колю, а он мягкий!» Вот то же самое и я почувствовал. Очень неприятное ощущение.
Ворвались мы на позицию к фашистам. Они – бежать. Мы за ними. Пробежали метров 200–300. Смотрю: а немцев-то уже и нет. Я своим артиллеристам кричу: «Назад! Всем к пушкам!» Они разгорячённые, глаза горят. Готовы дальше наступать – а не на кого. По пути подобрали своих раненых и убитых. Восемь человек мы тогда потеряли.
Вернулись. Начальник штаба капитан Золотов нас похвалил. Пригласил меня на обед. А я никак не могу в себя прийти, успокоиться. Страшное перевозбуждение, трясёт всего. У Золотова был бочонок водки. Он мне говорит: «Возьми кружку, черпани». Взял я алюминиевую кружку, выпил, и тут меня рвать начало. Принёс старшина обед, а меня при виде еды опять рвёт. И так целый день.
Самым трудным на войне было прятаться… В Сталинграде «юнкерсы» летали над нами на высоте всего метров двести. Искали нашу артиллерию и огневые точки. И бросали гранаты, мины, небольшие бомбочки. А ты всё это видишь, ищешь для себя какое-нибудь углубление и стараешься продавить грудью асфальт, чтобы спрятаться. Думаешь, что в маленькой ямке тебе удастся укрыться.
Смерть ходила по пятам. Несколько раз находился буквально на волосок от гибели. В Сталинграде в разбитом доме я нашёл, как сейчас помню, 10-й том медицинской энциклопедии. Во время затишья прилёг на землю, поставил книгу на живот и начал её листать. И вдруг налёт. А на самолёты мы уже перестали обращать внимание. Свыклись. Реагировали только тогда, когда каким-то седьмым чувством ощущали, что бомба летит на тебя. И тут я проморгал бомбу. Наверное, зачитался. Она рядом ухнула и осколками в клочья разорвала эту энциклопедию. Если бы не книга, то мне бы живот разворотило. Один осколок, правда, ногу всё-таки перебил.
Мои солдаты и ординарец командира полка перетащили меня к командному пункту дивизии. Почти километр несли. Вечером отправили на другой берег Волги. А на следующий день Чуйков принял командование 62-й армией, в которую входила наша дивизия, и приказал никого не переправлять на левый берег. Раненым давали по стакану водки и приказывали обозначать передовые позиции. Некоторые из них не могли даже винтовку поднять. Заживо сгнивали на поле боя.
В медсанбате мне хотели ампутировать ногу, но я пригрозил, что если ногу отрежут, то застрелюсь. Операцию делали без наркоза, только дали выпить чего-то, может, водки. Хирург попросил что-нибудь рассказывать, чтобы он понимал, потерял я сознание или нет. Начал я ему читать десятую главу «Евгения Онегина». Читаю, читаю и вдруг – резкая боль, аж сердце сжалось. В глазах потемнело, и я куда-то провалился. Пришёл в себя и сразу спрашиваю у соседа, обе ли ноги на месте. Обе, отвечает. У меня от сердца отлегло.
Наша 10-я стрелковая дивизия войск НКВД после тяжёлых боёв под Сталинградом была выведена в тыл для пополнения и находилась в Челябинске. После переформирования, получив наименование «181-я стрелковая дивизия», она воевала на Орловско-Курском направлении. В её рядах я снова командовал артиллерийской батареей. За бои в районе Понырей получил свою первую награду – орден Красного Знамени.
А в сентябре 1943 года в ночном бою за Чернигов мне удалось уничтожить пять немецких танков и выйти с батареей к Днепру. За это меня представили к званию Героя Советского Союза. (Указом Президиума Верховного Совета СССР от 16 октября 1943 года старшему лейтенанту Волошину Алексею Прохоровичу было присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» – Прим. ред.)
А потом, буквально через неделю, был ещё один бой. Форсировав Днепр и отразив четыре атаки, батарея подбила уже одиннадцать боевых машин противника – два «тигра» и девять средних танков. Зная о том, что у «тигра» мощная броня, и не каждый снаряд её может пробить, я приказал наводить на цель сразу два орудия и бить залпом. За бой на правом берегу Днепра меня представляли ко второй Золотой Звезде… Но её я не получил. Или представление где-то затерялось в армейских канцеляриях, или сыграла свою роль политическая ситуация в мире.
Дважды спасал меня верный ординарец Владимир Тимошенко. На Курской дуге два орудия батареи стояли чуть впереди, два – сзади. Немецкий танк из засады подбил передние пушки. Я увидел, как разлетаются в разные стороны руки-ноги артиллеристов, и бросился туда. Только потом сообразил: а чем бы им помог?! А танк продолжал стрелять. И тут кто-то подставил мне подножку. Со всего маху я упал на землю, а меня своим телом прикрыл ординарец. На плацдарме за Днепром прорвались немецкие танки, раздавили наблюдательный пункт вместе с командиром полка. В район прорыва срочно перебросили нашу батарею. Сразу вступили в бой. Один из танков обошёл нас сзади и попёр прямиком на пушку, рядом с которой находился я. Меня ординарец оттолкнул, снова прикрыл своим телом. А танк раздавил и пушку, и четверых бойцов, которые были рядом.
В обоих случаях я представлял Тимошенко к орденам. Но вышестоящие командиры почему-то решали, что медалей будет достаточно. И ему давали «За отвагу».
В 1944 году президент США Рузвельт подписал указ, согласно которому награждал четырёх советских младших офицеров-сухопутчиков высшей воинской наградой своей страны – Серебряной Звездой. Причём это были только те, кто ранее представлялся к высшей советской награде. Кроме меня, артиллериста, Серебряную Звезду получили ещё три советских офицера – сапёр, танкист и пехотинец. В октябре 44-го нас пригласили в Кремль, где представитель американского президента Гопкинс и вручил мне Серебряную Звезду.
Ещё во время Великой Отечественной войны меня направили на учёбу в Военную артиллерийскую академию имени Ф. Э. Дзержинского. На Параде Победы 24 июня 1945 года доверили нести знамя этого учебного заведения. После окончания академии я служил в Кантемировской танковой дивизии, в Генеральном штабе Вооружённых сил СССР, в Главном ракетно-артиллерийском управлении сухопутных войск.
Уволившись в 1975 году в запас, работал в ДОСААФ, долгое время возглавлял ветеранскую организацию 10-й Сталинградской стрелковой дивизии войск НКВД…»
Сегодня боевые друзья, ветераны Великой Отечественной войны, представители центрального аппарата Росгвардии тепло поздравляют Героя Советского Союза Алексея Прохоровича Волошина со славным 100-летним юбилеем!
Вспоминает артиллерист 181-й стрелковой дивизии, бывшей 10-й дивизии войск НКВД СССР, Герой Советского Союза полковник в отставке Алексей Волошин.
«О том, что началась война, я узнал из выступления Молотова по радио в 12 часов 22 июня 1941 года. Мы с приятелем после окончания третьего курса механического факультета Одесского института водного транспорта были в то лето в Молдавии, подрабатывали на виноградниках.
Это было как в страшном сне… Вернулись в Одессу. Информации о положении на фронтах было очень мало. И когда 3 июля Сталин по радио произнёс «Братья и сёстры, к вам обращаюсь я…», стало понятно, что дело худо. Сразу же с приятелем пошли в военкомат.
Узнав, что мы студенты механического факультета, военком нас определил в Одесское артиллерийское училище. А 5 февраля 1942 года после ускоренной шестимесячной подготовки лейтенантом меня направили на Юго-Западный фронт, в 54-й полк тяжёлой артиллерии, который вел бои южнее Харькова.
Обстановка на фронтах в тот период была очень тяжёлой, боеприпасов не хватало. В день расчёты получали всего по два снаряда. Приказ был строгим: бить только на поражение по большому скоплению живой силы противника или по танкам. Или если будет прорыв. Я всё ждал: ну когда же?!
В один из зимних дней со своего наблюдательного пункта увидел большие силы противника на противоположном берегу Дона. И мне разрешили выпустить два снаряда. Расчёт навёл гаубицу и… Первый выстрел – точно в цель! Второй – тоже. В азарте по рации связался с командиром: «Дайте ещё снарядов!» Не дали. Не положено…
Довелось мне, артиллеристу, ходить и в штыковую атаку. Дело было в Сталинграде. Командовал батареей в 271-м полку 10-й дивизии войск НКВД. На момент формирования соединение имело пять полков. В каждом – около двух тысяч солдат. Через месяц непрерывных боёв в полках насчитывалось всего по 20–30 человек.
На южной окраине Сталинграда немцы прорвали нашу оборону как раз в том месте, где находилась наша батарея. Начальник штаба полка приказал артиллеристам выбить немецких автоматчиков с этого участка.
У меня в батарее осталось всего 16 человек. Поднимаю их в атаку. Примкнули штыки и – «За Родину! За Сталина! Бей фашистов!». Мат-перемат, все кричат, друг друга подбадривают, чтобы не так было страшно. А немцы уже расположились в окопах и готовились к следующему броску. Все с автоматами, с винтовками и штыками-тесаками. А у нас в руках всего лишь винтовки Мосина с примкнутыми штыками... Ворвались мы на позицию к фашистам. Они бежать. Мы за ними. Несколько раз я штыком кого-то проткнул. Помните, как у Толстого в «Хождении по мукам»? «Я колю, а он мягкий!» Вот то же самое и я почувствовал. Очень неприятное ощущение.
Ворвались мы на позицию к фашистам. Они – бежать. Мы за ними. Пробежали метров 200–300. Смотрю: а немцев-то уже и нет. Я своим артиллеристам кричу: «Назад! Всем к пушкам!» Они разгорячённые, глаза горят. Готовы дальше наступать – а не на кого. По пути подобрали своих раненых и убитых. Восемь человек мы тогда потеряли.
Вернулись. Начальник штаба капитан Золотов нас похвалил. Пригласил меня на обед. А я никак не могу в себя прийти, успокоиться. Страшное перевозбуждение, трясёт всего. У Золотова был бочонок водки. Он мне говорит: «Возьми кружку, черпани». Взял я алюминиевую кружку, выпил, и тут меня рвать начало. Принёс старшина обед, а меня при виде еды опять рвёт. И так целый день.
Самым трудным на войне было прятаться… В Сталинграде «юнкерсы» летали над нами на высоте всего метров двести. Искали нашу артиллерию и огневые точки. И бросали гранаты, мины, небольшие бомбочки. А ты всё это видишь, ищешь для себя какое-нибудь углубление и стараешься продавить грудью асфальт, чтобы спрятаться. Думаешь, что в маленькой ямке тебе удастся укрыться.
Смерть ходила по пятам. Несколько раз находился буквально на волосок от гибели. В Сталинграде в разбитом доме я нашёл, как сейчас помню, 10-й том медицинской энциклопедии. Во время затишья прилёг на землю, поставил книгу на живот и начал её листать. И вдруг налёт. А на самолёты мы уже перестали обращать внимание. Свыклись. Реагировали только тогда, когда каким-то седьмым чувством ощущали, что бомба летит на тебя. И тут я проморгал бомбу. Наверное, зачитался. Она рядом ухнула и осколками в клочья разорвала эту энциклопедию. Если бы не книга, то мне бы живот разворотило. Один осколок, правда, ногу всё-таки перебил.
Мои солдаты и ординарец командира полка перетащили меня к командному пункту дивизии. Почти километр несли. Вечером отправили на другой берег Волги. А на следующий день Чуйков принял командование 62-й армией, в которую входила наша дивизия, и приказал никого не переправлять на левый берег. Раненым давали по стакану водки и приказывали обозначать передовые позиции. Некоторые из них не могли даже винтовку поднять. Заживо сгнивали на поле боя.
В медсанбате мне хотели ампутировать ногу, но я пригрозил, что если ногу отрежут, то застрелюсь. Операцию делали без наркоза, только дали выпить чего-то, может, водки. Хирург попросил что-нибудь рассказывать, чтобы он понимал, потерял я сознание или нет. Начал я ему читать десятую главу «Евгения Онегина». Читаю, читаю и вдруг – резкая боль, аж сердце сжалось. В глазах потемнело, и я куда-то провалился. Пришёл в себя и сразу спрашиваю у соседа, обе ли ноги на месте. Обе, отвечает. У меня от сердца отлегло.
Наша 10-я стрелковая дивизия войск НКВД после тяжёлых боёв под Сталинградом была выведена в тыл для пополнения и находилась в Челябинске. После переформирования, получив наименование «181-я стрелковая дивизия», она воевала на Орловско-Курском направлении. В её рядах я снова командовал артиллерийской батареей. За бои в районе Понырей получил свою первую награду – орден Красного Знамени.
А в сентябре 1943 года в ночном бою за Чернигов мне удалось уничтожить пять немецких танков и выйти с батареей к Днепру. За это меня представили к званию Героя Советского Союза. (Указом Президиума Верховного Совета СССР от 16 октября 1943 года старшему лейтенанту Волошину Алексею Прохоровичу было присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» – Прим. ред.)
А потом, буквально через неделю, был ещё один бой. Форсировав Днепр и отразив четыре атаки, батарея подбила уже одиннадцать боевых машин противника – два «тигра» и девять средних танков. Зная о том, что у «тигра» мощная броня, и не каждый снаряд её может пробить, я приказал наводить на цель сразу два орудия и бить залпом. За бой на правом берегу Днепра меня представляли ко второй Золотой Звезде… Но её я не получил. Или представление где-то затерялось в армейских канцеляриях, или сыграла свою роль политическая ситуация в мире.
Дважды спасал меня верный ординарец Владимир Тимошенко. На Курской дуге два орудия батареи стояли чуть впереди, два – сзади. Немецкий танк из засады подбил передние пушки. Я увидел, как разлетаются в разные стороны руки-ноги артиллеристов, и бросился туда. Только потом сообразил: а чем бы им помог?! А танк продолжал стрелять. И тут кто-то подставил мне подножку. Со всего маху я упал на землю, а меня своим телом прикрыл ординарец. На плацдарме за Днепром прорвались немецкие танки, раздавили наблюдательный пункт вместе с командиром полка. В район прорыва срочно перебросили нашу батарею. Сразу вступили в бой. Один из танков обошёл нас сзади и попёр прямиком на пушку, рядом с которой находился я. Меня ординарец оттолкнул, снова прикрыл своим телом. А танк раздавил и пушку, и четверых бойцов, которые были рядом.
В обоих случаях я представлял Тимошенко к орденам. Но вышестоящие командиры почему-то решали, что медалей будет достаточно. И ему давали «За отвагу».
В 1944 году президент США Рузвельт подписал указ, согласно которому награждал четырёх советских младших офицеров-сухопутчиков высшей воинской наградой своей страны – Серебряной Звездой. Причём это были только те, кто ранее представлялся к высшей советской награде. Кроме меня, артиллериста, Серебряную Звезду получили ещё три советских офицера – сапёр, танкист и пехотинец. В октябре 44-го нас пригласили в Кремль, где представитель американского президента Гопкинс и вручил мне Серебряную Звезду.
Ещё во время Великой Отечественной войны меня направили на учёбу в Военную артиллерийскую академию имени Ф. Э. Дзержинского. На Параде Победы 24 июня 1945 года доверили нести знамя этого учебного заведения. После окончания академии я служил в Кантемировской танковой дивизии, в Генеральном штабе Вооружённых сил СССР, в Главном ракетно-артиллерийском управлении сухопутных войск.
Уволившись в 1975 году в запас, работал в ДОСААФ, долгое время возглавлял ветеранскую организацию 10-й Сталинградской стрелковой дивизии войск НКВД…»
Сегодня боевые друзья, ветераны Великой Отечественной войны, представители центрального аппарата Росгвардии тепло поздравляют Героя Советского Союза Алексея Прохоровича Волошина со славным 100-летним юбилеем!
Полковник Волошин
А.П. Волошин с супругой
Алексей Волошин (второй слева)
Дкумент из США
Фронтовой снимок
