К 100-летию фронтовика и поэта Фёдора Ивановича Агапова
Фёдор Иванович Агапов – русский советский поэт. Родился 20 сентября 1917 года в селе Перестряже Калужской области. Участник Великой Отечественной войны. Работал в журнале «Советская милиция» начальником отдела литературы и искусства.
Он руководил литературным объединением «Дзержинец». Подполковник милиции в отставке. Член Союза писателей СССР. Автор многих поэтических сборников. Лауреат ряда литературных премий. Жил в Москве. Умер в 2007 году.
Наша беседа состоялась накануне 90-летия Фёдора Ивановича, в 2007 году. Спустя два дня, поэта не стало, однако, сохранилась беседа с ним, которая не потеряла актуальности и сегодня.
- Без изюминки и смешинки, в разговоре нам не обойтись, – улыбнулся Агапов. – Начинал-то я слесарем на заводе и вдруг оказался в рядах московских поэтов.
- Любопытное перевоплощение. Когда и как это произошло, Фёдор Иванович?
- История давняя и колкая, но на нее я не в обиде. Боже упаси! Я жил и живу нормальной счастливой жизнью. Ни на кого и ни на что не обижаюсь. Если попадаю впросак, то виню только себя. А кого же еще? За девять десятков лет, конечно, натерпелся всякого, но на то и жизнь! Она ведь поворачивается к тебе и лицом, и боком, и задом...
Родился я 20 сентября 1917 года в селе Перестряже Калужской области. Вокруг первозданная и необычайной красоты природа: луга, поля леса и притягательная речка Перестряжка. Рыбу ловили корзинами. Летом находили себе разные занятия. Остальное время отнимала школа. Я очень любил свое село, но родители захотели перебраться в Москву. Здесь я окончил школу и поступил учеником слесаря на завод с романтическим названием «Геодезия». Позже о нем написал поэму.
- Видимо, завод произвел на вас огромное впечатление?
- Даже больше того! Теплота, доброжелательность исходили отовсюду. Внимание ко мне было исключительным, может быть потому, что проявлял любознательность ко всему, что попадалось на глаза, но с особым пристрастием читал заводскую многотиражку «Ударник». Она-то и пробудила во мне дремлющее желание писать. Напечатали одну заметку, затем другую, за ней опубликовали стихотворение, а потом редактор говорит: «Бросай-ка ты, парень, гаечные ключи, бери ручку и иди к нам работать». При газете существовало литературное объединение, руководил которым поэт Степан Щипачев. Я влился в это объединение и стал присматриваться, что к чему. Поучиться было у кого: приходили читать свои стихи изумительные поэты: Александр Жаров, Иосиф Уткин, Михаил Голодный, Александр Безыменский, Сергей Васильев... В этой творческой атмосфере я тоже ощущал себя поэтом. Был готов выдать кое-что «на-гора», но тут грянула какая-то непонятная Финская война. Меня определили в артиллеристы. Бои шли тяжелейшие. Солдаты гибли сотнями. Уцелел чудом. Послали на офицерские курсы. После направили замполитом батареи в 189-й зенитно-артиллерийский полк. Он располагался под Ленинградом в поселке Кузьмолово. Здесь мы получили известие о начале Ве¬ликой Отечественной войны. Имея боевой опыт, я был психологически готов к борьбе с немецко-фашистскими захватчиками. Однако даже не мог предположить, что она станет такой кровавой, длительной и масштабной. До июня 1943 года наш полк находился в блокаде. Мы непрерывно оборонялись, отстреливались, сбивая самолеты противника.
- Чем вас поразили блокадные дни?
- Горами трупов на дорогах и полях. Ленинградцы не успевали вывозить умерших от холода и голода, убитых от беспрерывных артобстрелов. Поражало и то, что дух жителей города не был сломлен. Однажды на улице меня остановил исхудалый мужчина. «Я спешу на работу, – сказал он, – истощен, может быть, это последний рабочий день, я сделаю снарядов столько, сколько смогу, а вы уж постарайтесь отогнать немцев от города».
В кармане у меня были две горсти гороха. Я отдал их рабочему, хотя сам от голода еле держался на ногах.
Прорвав блокаду, наш полк вывели на отдых, а меня направили в Челябинск в учебную воинскую часть. Боевые действия для меня на этом закончились.
- Что с поэзией? Куда она девалась?
- Поэзия всегда была со мной. Я писал письма в стихотворной форме. Но это была уже не гражданская, а героическая, патриотическая поэзия. Многие поэты того времени продемонстрировали высокие образцы служения Отечеству. Под Ленинградом пал Всеволод Багрицкий, под Киевом погиб Борис Лапин, в боях под Смоленском убит Николай Майоров... Их гражданское мужество, их стихи оставили глубокий след в моей душе.
- Чем вам дорога поэзия военной поры?
- Прежде всего, тревогой за судьбу страны, верой в правоту и мужество наших людей. В который раз вчитываюсь в горячие строки, и с трепетом понимаю: какие благородные, бесценные мысли несли стихотворцы, и какое сильное влияние они оказывали на наших бойцов?! Знаю по себе и своим подчиненным, которым без устали читал свои и чужие стихи. Яркие поэтические строки облагораживали сердца бойцов. Война до сих пор проходит через все мое поэтическое творчество, не отпускает, трясет душу. Это и понятно: война – сильнейший кусок жизни в биографии каждого фронтовика. А поэты всегда искали и ищут силу жизненности. Прошлое ведь не только устремлено вспять, оно уходит и в грядущее. Война и поэзия – мои вечные странники и спутники.
- Как сложилась ваша послевоенная судьба, жизненная и творческая?
- Вроде бы неплохо: стал литературным сотрудником газеты Московского военного округа «Красный воин». Ездил в командировки, печатал стихи.
Поэт Сергей Наровчатов как-то заметил: «Фёдор, задатки есть, развивай их, совершенствуй поэтическое мышление». Маститый литератор вселил в меня дополнительные силы. К тому же, меня перебросили в газету «Советская Армия» Группы советских войск в Германии. Газета выходила в Потсдаме, где я постарался расширить свой поэтический и журналистский кругозор. Мое фронтовое усердие показалось редактору чрезмерным. Я почувствовал накат с его стороны. Мне показалось это обидным, написал письмо «наверх» о несогласии своей позиции с руководителем газеты. Итог был таким: освободили и редактора, и меня. Это было в середине 1957 года.
- А в ноябре этого года, насколько я знаю, вы уже трудились в журнале «Советская милиция». Как вы туда попали?
- Пристроил меня писатель Вадим Спицын, который руководил в журнале отделом литературы. Он переходил на другую работу, ну и в качестве замены порекомендовал меня. На первых порах одолевала робость. Почему? Предстояло работать с такими известнейшими авторами, как Юрий Герман, Аркадий Адамов, Павел Нилин, Юлиан Семенов... Они, однако, оказались не такими уж капризными, как я предполагал. К тому же, за моей спиной стояли главный редактор Владимир Куценко, его заместитель Петр Малявин, два настоящих поэта Юрий Леднев и Владимир Туркин – оба члены Союза писателей СССР. Они помогали мне, и в обиду не давали.
В журнале я проработал пять лет. Осенью 1962 года в звании подполковника ушел в отставку. В творческом отношении для меня это был, пожалуй, самый светлый период в жизни. Я встретился с настоящими писателями и поэтами, произведения которых, так или иначе, сказались на моей дальнейшей судьбе.
- Как? Приведите примеры?
- Вся моя дальнейшая жизнь была связана с литературной деятельностью. На протяжении сорока лет я руководил литературным объединением «Дзержинец» при газете «На боевом посту» ГУВД Москвы (теперь «Петровка, 38»). Получал колоссальное удовольствие от того, что я делал. Под свое крыло мне посчастливилось собрать творчески одаренных молодых людей. Правда, я не ставил своей задачей лепить из них литераторов-профессионалов. Мне хотелось, чтобы литература помогала людям в работе, быть добрее, видеть дальше и быть осмотрительнее. Ну, а кто стремился стать профессионалом, тот стал им. Кому неизвестны имена фельетониста Алексея Ходонова, кинодраматурга Александра Лаврова («Следствие ведут знатоки»), прозаика и драматурга Гелия Рябова (фильм «Рожденная революцией», «Повесть об уголовном розыске»). Росли мои питомцы, рос и я вместе с ними – настрочил два десятка поэтических сборников. Судить о них не мне, а читателям и критикам. Скажу лишь одно: «Читайте, завидуйте».
- Фёдор Иванович, вы всегда ощущаете себя поэтом или только тогда, когда пишете?
- В повседневной жизни я обыкновенный смертный. За письменным столом перевоплощаюсь. Если слова ложатся в строку, то я – на Парнасе, если нет, то – жалкий тип. Поэзия – дама очень странная: может благоволить и отторгать. А вообще-то, истина гласит, что поэт не знает, что он поэт. Кто скажет, откуда возникает потребность писать? Тайна? Поэзия почему-то сама находит своих певцов.
- Вы - фронтовик, но почему-то всё больше пишете о любви.
- Любовь – всеобъемлющее, космическое слово. Любовь дает поэту энергетический заряд. Я склоняюсь больше петь о том, о чем поется мимо меня, моей души. В моих лирических стихах вы всегда найдете и отзвуки далекой войны. Это святое.
- Каким вам видится нынешний поэтический процесс?
- Окрас разный, но мне кажется, что некоторым его звеньям нездоровится. Они залитературены, замыслы упрощены, а средства выражения переусложнены. Должен сказать, что ранняя поэзия привлекательна, но совершенство осеняет поэта в поздние, остаточные годы. Тогда идея стихотворения принимает особенную глубину. После долгих лет подготовительных усилий приходят праздничные дни и звездные ночи высочайшего вдохновения. Так было с Пушкиным, Баратынским, Случевским, Ахматовой, Пастернаком... Что касается войны, то для поэзии – тема неисчерпаемая, и, может быть, выражена в самых различных формах, от скрытых до назойливых.
- Традиционный вопрос, Фёдор Иванович, над чем работаете?
- Не скажу. Боюсь сглазить, но работаю по Олеши: «Ни дня без строчки».
- Что готовите для ближайших публикаций?
- Как всегда – лучшее из лучших стихотворений.
Агапов протянул объемистую стопку отпечатанных листов с интригующим названием «Война и поэзия».
Читаю:
Прижав к груди ребёнка, там,
в Берлине,
Вдаль устремив неустрашимый
взгляд,
Стоит с мечом наш богатырь
былинный –
Непобедимой армии солдат.
Беседовал писатель Виктор Лыков
Он руководил литературным объединением «Дзержинец». Подполковник милиции в отставке. Член Союза писателей СССР. Автор многих поэтических сборников. Лауреат ряда литературных премий. Жил в Москве. Умер в 2007 году.
Наша беседа состоялась накануне 90-летия Фёдора Ивановича, в 2007 году. Спустя два дня, поэта не стало, однако, сохранилась беседа с ним, которая не потеряла актуальности и сегодня.
- Без изюминки и смешинки, в разговоре нам не обойтись, – улыбнулся Агапов. – Начинал-то я слесарем на заводе и вдруг оказался в рядах московских поэтов.
- Любопытное перевоплощение. Когда и как это произошло, Фёдор Иванович?
- История давняя и колкая, но на нее я не в обиде. Боже упаси! Я жил и живу нормальной счастливой жизнью. Ни на кого и ни на что не обижаюсь. Если попадаю впросак, то виню только себя. А кого же еще? За девять десятков лет, конечно, натерпелся всякого, но на то и жизнь! Она ведь поворачивается к тебе и лицом, и боком, и задом...
Родился я 20 сентября 1917 года в селе Перестряже Калужской области. Вокруг первозданная и необычайной красоты природа: луга, поля леса и притягательная речка Перестряжка. Рыбу ловили корзинами. Летом находили себе разные занятия. Остальное время отнимала школа. Я очень любил свое село, но родители захотели перебраться в Москву. Здесь я окончил школу и поступил учеником слесаря на завод с романтическим названием «Геодезия». Позже о нем написал поэму.
- Видимо, завод произвел на вас огромное впечатление?
- Даже больше того! Теплота, доброжелательность исходили отовсюду. Внимание ко мне было исключительным, может быть потому, что проявлял любознательность ко всему, что попадалось на глаза, но с особым пристрастием читал заводскую многотиражку «Ударник». Она-то и пробудила во мне дремлющее желание писать. Напечатали одну заметку, затем другую, за ней опубликовали стихотворение, а потом редактор говорит: «Бросай-ка ты, парень, гаечные ключи, бери ручку и иди к нам работать». При газете существовало литературное объединение, руководил которым поэт Степан Щипачев. Я влился в это объединение и стал присматриваться, что к чему. Поучиться было у кого: приходили читать свои стихи изумительные поэты: Александр Жаров, Иосиф Уткин, Михаил Голодный, Александр Безыменский, Сергей Васильев... В этой творческой атмосфере я тоже ощущал себя поэтом. Был готов выдать кое-что «на-гора», но тут грянула какая-то непонятная Финская война. Меня определили в артиллеристы. Бои шли тяжелейшие. Солдаты гибли сотнями. Уцелел чудом. Послали на офицерские курсы. После направили замполитом батареи в 189-й зенитно-артиллерийский полк. Он располагался под Ленинградом в поселке Кузьмолово. Здесь мы получили известие о начале Ве¬ликой Отечественной войны. Имея боевой опыт, я был психологически готов к борьбе с немецко-фашистскими захватчиками. Однако даже не мог предположить, что она станет такой кровавой, длительной и масштабной. До июня 1943 года наш полк находился в блокаде. Мы непрерывно оборонялись, отстреливались, сбивая самолеты противника.
- Чем вас поразили блокадные дни?
- Горами трупов на дорогах и полях. Ленинградцы не успевали вывозить умерших от холода и голода, убитых от беспрерывных артобстрелов. Поражало и то, что дух жителей города не был сломлен. Однажды на улице меня остановил исхудалый мужчина. «Я спешу на работу, – сказал он, – истощен, может быть, это последний рабочий день, я сделаю снарядов столько, сколько смогу, а вы уж постарайтесь отогнать немцев от города».
В кармане у меня были две горсти гороха. Я отдал их рабочему, хотя сам от голода еле держался на ногах.
Прорвав блокаду, наш полк вывели на отдых, а меня направили в Челябинск в учебную воинскую часть. Боевые действия для меня на этом закончились.
- Что с поэзией? Куда она девалась?
- Поэзия всегда была со мной. Я писал письма в стихотворной форме. Но это была уже не гражданская, а героическая, патриотическая поэзия. Многие поэты того времени продемонстрировали высокие образцы служения Отечеству. Под Ленинградом пал Всеволод Багрицкий, под Киевом погиб Борис Лапин, в боях под Смоленском убит Николай Майоров... Их гражданское мужество, их стихи оставили глубокий след в моей душе.
- Чем вам дорога поэзия военной поры?
- Прежде всего, тревогой за судьбу страны, верой в правоту и мужество наших людей. В который раз вчитываюсь в горячие строки, и с трепетом понимаю: какие благородные, бесценные мысли несли стихотворцы, и какое сильное влияние они оказывали на наших бойцов?! Знаю по себе и своим подчиненным, которым без устали читал свои и чужие стихи. Яркие поэтические строки облагораживали сердца бойцов. Война до сих пор проходит через все мое поэтическое творчество, не отпускает, трясет душу. Это и понятно: война – сильнейший кусок жизни в биографии каждого фронтовика. А поэты всегда искали и ищут силу жизненности. Прошлое ведь не только устремлено вспять, оно уходит и в грядущее. Война и поэзия – мои вечные странники и спутники.
- Как сложилась ваша послевоенная судьба, жизненная и творческая?
- Вроде бы неплохо: стал литературным сотрудником газеты Московского военного округа «Красный воин». Ездил в командировки, печатал стихи.
Поэт Сергей Наровчатов как-то заметил: «Фёдор, задатки есть, развивай их, совершенствуй поэтическое мышление». Маститый литератор вселил в меня дополнительные силы. К тому же, меня перебросили в газету «Советская Армия» Группы советских войск в Германии. Газета выходила в Потсдаме, где я постарался расширить свой поэтический и журналистский кругозор. Мое фронтовое усердие показалось редактору чрезмерным. Я почувствовал накат с его стороны. Мне показалось это обидным, написал письмо «наверх» о несогласии своей позиции с руководителем газеты. Итог был таким: освободили и редактора, и меня. Это было в середине 1957 года.
- А в ноябре этого года, насколько я знаю, вы уже трудились в журнале «Советская милиция». Как вы туда попали?
- Пристроил меня писатель Вадим Спицын, который руководил в журнале отделом литературы. Он переходил на другую работу, ну и в качестве замены порекомендовал меня. На первых порах одолевала робость. Почему? Предстояло работать с такими известнейшими авторами, как Юрий Герман, Аркадий Адамов, Павел Нилин, Юлиан Семенов... Они, однако, оказались не такими уж капризными, как я предполагал. К тому же, за моей спиной стояли главный редактор Владимир Куценко, его заместитель Петр Малявин, два настоящих поэта Юрий Леднев и Владимир Туркин – оба члены Союза писателей СССР. Они помогали мне, и в обиду не давали.
В журнале я проработал пять лет. Осенью 1962 года в звании подполковника ушел в отставку. В творческом отношении для меня это был, пожалуй, самый светлый период в жизни. Я встретился с настоящими писателями и поэтами, произведения которых, так или иначе, сказались на моей дальнейшей судьбе.
- Как? Приведите примеры?
- Вся моя дальнейшая жизнь была связана с литературной деятельностью. На протяжении сорока лет я руководил литературным объединением «Дзержинец» при газете «На боевом посту» ГУВД Москвы (теперь «Петровка, 38»). Получал колоссальное удовольствие от того, что я делал. Под свое крыло мне посчастливилось собрать творчески одаренных молодых людей. Правда, я не ставил своей задачей лепить из них литераторов-профессионалов. Мне хотелось, чтобы литература помогала людям в работе, быть добрее, видеть дальше и быть осмотрительнее. Ну, а кто стремился стать профессионалом, тот стал им. Кому неизвестны имена фельетониста Алексея Ходонова, кинодраматурга Александра Лаврова («Следствие ведут знатоки»), прозаика и драматурга Гелия Рябова (фильм «Рожденная революцией», «Повесть об уголовном розыске»). Росли мои питомцы, рос и я вместе с ними – настрочил два десятка поэтических сборников. Судить о них не мне, а читателям и критикам. Скажу лишь одно: «Читайте, завидуйте».
- Фёдор Иванович, вы всегда ощущаете себя поэтом или только тогда, когда пишете?
- В повседневной жизни я обыкновенный смертный. За письменным столом перевоплощаюсь. Если слова ложатся в строку, то я – на Парнасе, если нет, то – жалкий тип. Поэзия – дама очень странная: может благоволить и отторгать. А вообще-то, истина гласит, что поэт не знает, что он поэт. Кто скажет, откуда возникает потребность писать? Тайна? Поэзия почему-то сама находит своих певцов.
- Вы - фронтовик, но почему-то всё больше пишете о любви.
- Любовь – всеобъемлющее, космическое слово. Любовь дает поэту энергетический заряд. Я склоняюсь больше петь о том, о чем поется мимо меня, моей души. В моих лирических стихах вы всегда найдете и отзвуки далекой войны. Это святое.
- Каким вам видится нынешний поэтический процесс?
- Окрас разный, но мне кажется, что некоторым его звеньям нездоровится. Они залитературены, замыслы упрощены, а средства выражения переусложнены. Должен сказать, что ранняя поэзия привлекательна, но совершенство осеняет поэта в поздние, остаточные годы. Тогда идея стихотворения принимает особенную глубину. После долгих лет подготовительных усилий приходят праздничные дни и звездные ночи высочайшего вдохновения. Так было с Пушкиным, Баратынским, Случевским, Ахматовой, Пастернаком... Что касается войны, то для поэзии – тема неисчерпаемая, и, может быть, выражена в самых различных формах, от скрытых до назойливых.
- Традиционный вопрос, Фёдор Иванович, над чем работаете?
- Не скажу. Боюсь сглазить, но работаю по Олеши: «Ни дня без строчки».
- Что готовите для ближайших публикаций?
- Как всегда – лучшее из лучших стихотворений.
Агапов протянул объемистую стопку отпечатанных листов с интригующим названием «Война и поэзия».
Читаю:
Прижав к груди ребёнка, там,
в Берлине,
Вдаль устремив неустрашимый
взгляд,
Стоит с мечом наш богатырь
былинный –
Непобедимой армии солдат.
Беседовал писатель Виктор Лыков
