99-летний Алексей Владимирович Уханов – ветеран Великой Отечественной войны, кавалер орденов Красного Знамени и Отечественной войны двух степеней, полковник внутренней службы в отставке. Состоит на учете в ветеранской организации Центрального музея МВД России.

«Родился я в октябре 1922 года в селе Никитское Тульской области. У матери образования не было, а отец закончил четыре класса приходской школы. Жили мы бедно, голодали. Мать растила шестерых детей. Один из них, правда, вскоре после рождения умер.

Я окончил 9 классов, 10-й не успел – война началась. Как только получил повестку из военкомата, сразу явился на сборный пункт. Нас погрузили в вагоны и отправили на Урал. Там обучали военному делу – стрелять, обращаться с гранатой, ползать по-пластунски. Все ждали окончания курсов, чтобы сразу пойти на фронт. Но меня и еще семерых парней не взяли. Оказалось, у кого образование больше семи классов, те нужны на заводе. И меня отправили делать снаряды. Сколько раз я просился на передовую – отказывали. Даже после того, как мать сообщила, что отца убили фашисты, все равно не отпустили, сказали ждать до особого распоряжения. Я ждал и продолжать работать на заводе, злость отомстить за отца кипела во мне.

На фронт отправили меня только весной 43-го. Перед этим была школа младших командиров, где учились рыть окопы, стрелять из различных видов оружия, обращаться с гранатами. Нам преподавали также азы рукопашного боя, владения ножом в ближнем бою. После окончания школы меня направили в стрелковый пехотный батальон.

Пехота – это самое пекло всех боев. Самая паршивая должность была на войне – это командир стрелкового взвода пехоты. Он должен был личным примером вести солдат вперед, в итоге взводный погибал если не в первом бою, то во втором. Поэтому командиров стрелковых взводов в офицерском звании не хватало катастрофически. У меня, например, в первом бою убило командира взвода – старшего лейтенанта, я даже имени его не запомнил. Меня после него назначили командиром, а я был в звании сержанта.

Мое боевое крещение состоялось 5 июля 43-го. Схватка была жуткой, в наступление шли цепочкой через 15 метров друг от друга. Четыре часа наступали. И вдруг все стихло. Вечер уже был. Я осматриваюсь – вокруг одни трупы лежат. Ни одного живого человека, всех убило. Не пойму, где нахожусь, в какую сторону иду. Вдруг вижу, сзади куча людей шевелится. Я обрадовался, думал, что они из другой части полка, и к ним с радостью бегу. Метров шестьдесят оставалось, слышу: «Комм шнель!» Думаю: «Ого, немцы. Вот влип-то». Я же на открытом месте, один, а их человек пятнадцать. «Ну, все, смерть пришла, – мелькнула мысль. – С чем там помирают… Один не пойду туда, заберу с собой этих гадов, сколько смогу». Выхватываю из-за пояса гранату и в них, следом вторую и кричу: «На, фашист, на гранату. Погибать, так со славой!» А сам бежать. Пока немцы очухались, открыли по мне огонь, я уже отбежал на достаточное расстояние. Мое оружие в дребезги, приклад пулей раздробило, упал на землю. Фашисты, видимо, решили, что убили меня. А я отполз вперед немного, смотрю на них, не бегут за мной, стоят, и уже шестеро их осталось. Еще немного отполз, встаю, мне кричат: «Иди! Свои!» Смотрю, солдат раненый, не из нашей роты, в обнимку с незнакомым парнем. Постояли немного, и я своих пошел искать.

Стемнело уже прилично, все горит, дым повсюду, не видно толком ничего. Вижу, старшина идет нашу роту кормить и говорит мне: «О! Уханов, а где наша рота?» Я отвечаю: «Вот – вся рота», и показываю на горы трупов. Ужас. Старшина уговаривает, чтобы я кашу ел, а мне в рот ничего не лезет. Погибло в том бою три полка. На следующий день мне дали другой взвод.

После этого боя меня наградили орденом Боевого Красного Знамени. Говорили, будто могли бы присвоить звание Героя Советского Союза, но оформление тогда шло три месяца, а командиры стрелковых взводов умирали пачками, поэтому пока готовились представления, уже и награждать можно было только посмертно, да и бумаги могли затеряться. Орден Красного Знамени – особая награда, она имелась в наличии у каждого командира части. Он лично вручал отличившимся от имени Президиума Верховного Совета СССР.

Надо отметить, что родственников человека, которого наградили в годы войны орденом Красного Знамени, должны были посетить по месту жительства представители власти. К моей матери тоже пришли люди из военкомата и попросили ее проехать с ними. Она-то, не разобравшись в чем дело, подумала, будто со мной что-то случилось. На еле сгибавшихся ногах приехала в район, а там ее чествовать начали, как положено. Мама, конечно, счастлива была и горда за меня. Но самое главное, она радовалась за то, что я жив – весть такая добрая, хорошая, письма ведь долго шли, а тут прямо сказали, что со мной все в порядке, воюю геройски…

В ходе следующего наступления огонь был ураганный, просто никакого спасения, фрицы нещадно палили. Я снова выжил и еще командир батальона. Мы своих пошли искать, не видно ничего, дым кругом. Идем, смотрим – окоп, мы в него. А там немец. Мы переглянулись – к фашистам попали. Шуметь нельзя, услышат, кто знает, сколько их там рядом, прибегут и нас положат. Времени на раздумья не было. Я автомат резко взял за ствол и со всей дури по голове гитлеровцу ударил им. Мы из окопа выползли и стреканули, я командиру батальона говорю: «За мной беги!» Только мы отбежали, немцы очухались, видно, своего увидели, уж не знаю, убил я его или отключил на время, но они по нам огонь открыли из всех стволов. Я комбату ору: «Ложись!» Упали мы, отползли немного подальше, потом еще время выждали. Когда уже совсем стемнело, – ночи тогда были глаз выколи, – к своим поползли. Офицер мне потом говорит: «Ну, Уханов, если б не ты, где бы мы сейчас были?» Я ему: «На том свете, товарищ командир батальона».

Потом еще случаев много было, все и не расскажешь, каждый бой – страшные потери, имен всех погибших солдат и командиров не знал даже. Один раз рота в атаку пошла. Немец нас подпустил и всех из автоматов покосил. Я тоже упал. Лежу, как на ладони. День, светло, жуть. Лежу лицом вниз, трупом среди мертвых бойцов прикинулся. Что делать? Думаю, нет, в плен сдаваться не буду, не возьмут они меня живым. Так до двенадцати ночи и пролежал без движения, чуть дыша. Потом потихоньку по-пластунски в сторону наших окопов пополз, так меня чуть свои не пристрелили, пока не крикнул: «Свои! Сержант Уханов!» Все обрадовались. Я огляделся, а в живых остались кроме меня только хозяйственники и замполит. Он мне: «Уханов! Ты живой! А мы похоронку приготовили. Завтра утром хотели сообщать матери». И никто не подумал меня даже наградить. А мы ведь подвиги совершали почти каждый день.

Позже был случай еще один интересный. Готовились к очередному наступлению, окопы вырыли, сидим, ждем команду. Смотрим, танки против нас идут – «Тигры» и «Пантеры». Мы тогда их первый раз увидели, немцы, оказывается, эту технику только разработали и против нас пустили. Броня таких танков наши орудия тогда еще не могли пробить. Нам передали команду отступать, но было поздно, страшные махины уже вплотную подошли. Недалеко от нас стояла «Сорокопятка», они по ней как шарахнули! Пушка подскочила вверх метров на тридцать, а на землю падали только осколки железа и куски мяса от трех погибших солдат – никаких следов не осталось. Мы рты пораскрывали, не видали еще такого. После этого танки начали нас давить. От меня где-то в метре прошел один из них. «Тигры» и «Пантеры» дошли до наших траншей, передавили всех и уехали. Командир пулеметной роты сдался в плен немецким танкистам – не выдержал. Поднимаюсь я потом, рядом еще двое живых солдат.

После того боя мы отдыхали. Перерыв в атаках был коротким. Июль, солнце жарит, хорошо. Если такой день выдавался, мы просто радовались. Все понимали: не сегодня-завтра могут убить. У пехоты никогда спокойно не было, каждая минута, можно сказать, под прицелом. Ну, вот, сидим мы, завтрак принесли, едим кашу, чай с ординарцем пьем, мне уже тогда ординарец был положен. Вдруг фашистский снайпер в него выстрелил – насмерть положил. Потом командир батальона собрал всех ротных и взводных с ординарцами – обсуждали план очередного наступления. Неожиданно по нам шрапнель как долбанет! Смотрю, моему второму ординарцу голову снесло. Меня оглушило, я упал, лежу весь в крови и в мозгах ординарца, не могу никак в себя прийти, так сильно оглушило. Когда поднялся, осмотрелся, вижу – несколько человек убило. Со мной тогда выжили еще трое.

После Курской дуги я воевал на 1-м Белорусском под командованием Константина Рокоссовского, потом на 2-м Белорусском в составе 48-й армии под командованием Георгия Захарова.

Беларусь мы освободили в 44-м, и в конце августа меня неожиданно отправили на курсы командиров. Я проучился четыре месяца, а в декабре меня отправили в другой полк, в Прибалтику. Попал я в 1312-й полк 17-й стрелковой дивизии. Прибалтику освободили, Польшу освободили, вошли мы в Германию. Я на передовой, вдруг вызывают меня в штаб дивизии, приезжаю, а там еще два полковника и три солдата из моего полка. И всех фотографируют у Боевого знамени части. Тогда не понял, в чем дело? Меня тоже сфотографировали, я даже никакого значения этому не придал. А оказалось, что под знаменем полка фотографировали только тех, кто удостоился особой чести носить звание лучшего воина. Героев Советского Союза я видел и во время войны, и после, но вот «Лучших воинов войны», кроме нас шестерых, не встретил больше ни разу.

Однажды получили сообщение, что под Кёнигсбергом (ныне – город Калининград) по данным разведки засели эсэсовцы. Нас туда отправили. Мы потихоньку начали передвигаться к месту новой дислокации, на ходу перекусывали сухпайком. Вдруг откуда ни возьмись стрельба. Солдаты начали падать один за другим. Я залег вместе со своим взводом. Никто понять не может: откуда стреляют? Вдруг смотрим, из-за пригорка вышла колонна СС и поливает из автоматов прямо от пуза по живым мишеням. Я своим командую: «Взвод, по фашистским гадам – огонь!» Мы отстреливаемся, а фашистам хоть бы что, прут и прут, не останавливаясь, только рожки запасные меняют. Смертники, одним словом. Мы так поняли, они пьяные были, видно, для храбрости приняли шнапса, а сдаваться не хотели. Худо нам пришлось бы, да тут танки подоспели, гитлеровцев кого уничтожили, кого в плен взяли.

Всех моих солдат за тот бой наградили орденами и медалями, меня – орденом Отечественной войны 2-й степени и звание лейтенанта присвоили.

Войну я закончил в Восточной Пруссии 8 мая 45-го. Сидим, ждем команду о наступлении. Проходит час, два, три, четыре, потом кто-то крикнул: «Война закончилась! Немцы капитулировали!» Что тогда было! Солдаты стреляли вверх, плясали, пели, обнимались, у всех слезы радости на глазах. До самого вечера гудели. На следующий день каждому налили по сто граммов боевых. Нас построили и повели в сторону железнодорожных путей на эшелон. По дороге мы видели пленных: кто понурый, в глаза боялся смотреть, а некоторые – наоборот радовались, на губной гармошке играли и песни пели.

Нас посадили в эшелон – и домой. На каждой станции встречали с цветами, с едой, махали руками, обнимали, целовали, танцевали. Сколько незнакомых людей было объединено общим счастьем победы, радости не было конца!»

У Боевого Красного Знамени части. 1944 год


В Центральном музее МВД России